Открытие, между прочим, совершить не так-то уж чтобы и сложно. Я это недавно понял и вам советую не тянуть, а побыстрее понять, чтобы осталось время на остальное. Я тут пишу “я” – так это я про себя. Меня зовут Федор Бидонов. Проживаю в городе Закатинске что в нижнем течении Брысьлы. Значит, я сделал открытие. В чем оно заключается. Дело было так... Можно, конечно, сразу про открытие, но тогда будет непонятно, что откуда взялось. Поэтому про открытие в конце. А в начале все про то, как это происходило, и чтобы открытие было как логический итог того, что происходило. Вот так. Было лето. У меня довольно понятный почерк, поэтому думаю, что все слова понятные. А если что не понятно – можно додумать. Так, было лето. А лето-то у нас всегда жаркое. На работу с утра идешь – хорошо – прохладновато. А с работы – духотища. Живность всякая хрюкает, квакает. Но лениво так, нехотя. Потому, духотища. Даже листья на деревьях лениво висели. А работал я тогда... Или нет, в конторе уже. Потому что из библиотеки ушел. Надоело. Конечно: читателей было пятеро, и все. Трое (это женского молодого полу) – только про любовь читали. Бабка одна – энциклопедию. До восьмого тома при мне дошла. Читать-то читала, а вот я видел, как она поросенка своего хворостиной стегала. Как ребенка. Разве ж можно так? Живое ж, бляха, существо. Она троих поросят держит. Ну и там курей, уток. А пятый был учитель. Этот только детективы читал. Наскучило мне. Но истоки-то открытия там, небось, в библиотеке и лежат. Слово есть такое сложное – фило что ли генез. А потом в контору ушел. Хорошо. Тоже, правда, скучно. Ну вот с конторы-то все и началось. В библиотеке я был сам-один: ни начальства тебе, ни читателей. Пятеро их было. А начальства – одна завклуба – Софья Игнатьевна такая. Но у нее до меня и дела не было. Сижу, книжки листаю. А она: кружки там всякие... Ну, неважно. Пела хорошо. Слышно было очень даже далёко. Если бы не скучно, я бы и посейчас там бы сидел. А в конторе сразу нервы пошли. Хоть денег и побольше платили. Даже Ленка – это жена моя – довольна была. Хотя она обычно сердитая. Чтобы я поменьше читал, а больше по хозяйству. Ну, устал. Завтра теперь продолжу.

Так, будем продолжать. Нервы пошли в конторе. Главбух-то хороший был. Семен Поликарпыч. Спокойный такой, в очках. А я люблю спокойных людей. А то беспокойство, беспокойство, а потом глядь: о чем беспокоился, на то вообще можно было наплевать. И эта мысль уже тогда во мне произошла. И я стал про нее думать. Даже в книжках искал про это. Ничего не нашел. То ли книжек мало у нас, то ли вообще про это нигде не написано. Ну, не нашел, а мысль все-таки сформулировал. Я всегда так: даже если застопорилось, все равно это обязательно сформулирую. Чтобы не пропало. Мало ли, вдруг что-нибудь интересное из этого потом выдумается. А может и не выдумается. Так вот: нету ничего такого слишком уж важного, о чем стоило сильно бы беспокоиться. Потом, правда, подумал, что может быть что-то и есть, но я не встречал. И если про глупые мелочи не переживать, то про важное сразу поймешь, что оно важное. Тут уж, пожалуйста, переживай. И стал я думать дальше. И еще к художнику заходил. Он у нас в школе стену расписывал. Еще говорят – наркоман. Да, курил он при мне беломорину какую-то длинную. Мне тоже предлагал, но я отказался. И я ему все рассказал – про важное и неважное. А он сказал, что я иду по протоптанному пути. Но иди-иди, – говорит, – Шпиноза хренов. Может крышу свернешь. И потом что-то еще непонятное говорил. И еще сказал, что он в юности своей нежной слишком много читал, поэтому ему заново все это проживать неинтересно. Поэтому он курит травку – это которое наркотик. А в вашем Засранске, – говорит, – ты тут один такой Диоген ебучий. Будешь, – говорит, – много читать – на травку потянет. И смеялся очень долго. А я не боюсь. Я вот забыл написать, почему я про беспокойство стал думать. Потому что в конторе у нас работала Валентина. Учетчица. И все время она в плохом настроении. Я думал сначала, что может быть что-то не так. Она на меня сразу нехорошо зыркнула, когда я только пришел. Поликарпыч объяснял мне про трудовые эти обязанности – по работе. А она вошла и – зырк! Зло так. Ну, зыркнула и ладно. Так она и потом все время со злостью ко мне. Ну и к другим, я потом увидел. Ну и я тоже начал на нее злиться. Просто так. И мы недели две мимо друг друга ходили – зубами скрипели. Со стороны, небось, смешно было смотреть. Но мне было не до смеха, потому что, как увижу ее, нужно было сразу зубами скрипеть и глазами вращать. А раньше, до конторы, мы с ней и не знакомы были вовсе. И настроение у меня было ужасно противное. А Ленка – дома – только довольна была, потому что я в таком настроении думать и читать не мог. По хозяйству занимался. Шурку – это сынча мой – под руку подзатыльник отвесил. А Ленка говорит: – Во, хоть воспитанием сына занялся. А что, я и так занимаюсь – на ночь ему Пушкина читаю. Александра Сергеича. А потом я случайно подумал: – Что это я сержусь и сержусь?! Может у нее неприятности какие или характер сроду такой. Может ей плохо, вот она и злится на меня и на всех в том числе. Так ей же просто посочувствовать надо, пожалеть ее. И стал к ней лучше относиться. А она пуще того злится: чего это я к ней так хорошо, когда она ко мне так сердито?! Не понимает и злится значит. Тут бы мне и радоваться – победу праздновать. Эк, мол, я ее уел! Я и начал, а потом понял, что это еще хуже. Потому что получается, что я к ней такой хороший только для того, чтоб ей больней было – из ехидства, значит, и злобы. И стало мне стыдно и горько за всех за нас, за людей. Что мы даже просто пожалеть по-человечески не можем. Я к ней теперь очень хорошо отношусь. Сочувствую. А она все сердится. А я не из-за того, чтоб она сердилась. Просто отношусь и все. Гарику рассказал (это художник тот), так он говорит, что я идиот, что обращаю внимание на какую-то дуру стервозную. Ты бы, – говорит, – лучше бы зарезал ее. Или трахнул. А лучше всего делай вид, что ее вообще нету. Но я не согласен. Она же есть. И еще думал-думал и понял, что жизнь происходит так, как сам внутри себя ее живешь. Гарик сказал – старо, а я дальше думаю. А у Гарика тоже неприятно на душе, но он же держится, по-человечески себя ведет, не как Валентина. Ну ладно. Отдохнем пока.

Сегодня Шурок забежал в избу и как заорет с порога: – Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!! (А мы с ним с утра на рыбалку ходили, потому что суббота). Ленка с тещей ужасно перепугались, думали и вправду. А это же из Пушкина. Запомнил. Ох, Шурок мой, сопливый. Влетело ему, конечно, от Ленки. Теща, кстати, у меня верующая. Я ей как-то по-умному сказал, что снаружи человека ничего трансцендентного нету. И Бога, значит, снаружи тоже ни у кого нету. А есть все только внутри. Это тоже вроде мое открытие. Так она меня чуть ухватом не пришибла. Думала, что трансцендентное – это матюк. А это термин же такой! Вообще, теща у меня не скажу, что вредная, а все-таки теща. Ну вот. Задумался я потом еще про Валентину. Ведь она не перестала быть сердитой. И на работе из-за нее постоянно все злые. Тут и так дебет с кредитом не сходится. Да еще она ходит – кажется вот сейчас за ногу укусит. Я же говорил – нервы из-за нее постоянно на работе. Один я стал относится к ней хорошо. А толку-то вроде все равно никакого. И я подумал, что никакого результата такое мое отношение не дало. А потом подумал и понял, что все-таки результат есть. Я ведь не только к ней, а ко всем в том числе ласковей стал относиться. И к соседям, и на работе, и к теще. (Хоть ко мне по-всякому относятся, некоторые даже обзываются). И мне духовно стало житься лучше. Даже на работе всем стало, кажется, легче. Несмотря на Валентину. И, значит, не от нее зависит, а от меня самого. Чтобы все стало получше. И не от кого-то еще. Вот тут, как говорится, и зарыта собака. Потому что, если только от меня зависит, значит и вся жизнь всех людей и природы тоже зависит только от меня. Я даже эксперимент сделал такой философский. Стал нарочно на Семен Поликарпыча злиться (как Валентина на меня и на всех в том числе). Тяжело было, потому что он хороший, спокойный такой человек. Ну вот, он сначала ничего. Не понял. Потом ошарашился. А потом стал тоже злиться и даже материть меня иногда. Ну, долго я не вытерпел. Рассказал ему все как есть. Ох он плевался, мудаком меня обозвал. Ну ничего, мы потом поллитру раздавили – и все хорошо. Он даже потом сказал, чтоб я дальше думал, говорит, – верю в тебя. Жаль, что с ним нельзя про философию говорить, потому что он не любит про всякие абстракции разговаривать. Он сразу начинает неспокойным быть, мигает часто и назад почему-то оглядывается. Хотя обычно очень спокойный. Эксперимент, значит, удался. Я потом Гарику докладывался, он назвал меня достойным учеником Гаутамы. Это Будда. Но я про него мало читал. Книжек потому что мало. Ну вот, я тогда и подумал, что если от меня самого все так сильно зависит, значит человек – это только его середка, а все остальное, даже космос, – это как бы его тело. Я здорово этому удивился. Но все-таки поверил. И даже когда на кровати поворачивался с боку на бок – чувствовал, как весь космос в том числе приходится вместе с собой ворочать. И галактики всякие друг о дружку трутся. Очень даже трудно было первое время поворачиваться. И жутковато даже. А потом ничего, привык. Так и хожу теперь вместе со всем космосом, как ни в чем ни бывало. Даже интересно. А Гарик дорисовал вчера свою стенку и уехал. Не с кем мне теперь про философию говорить. Заплатили ему вдвое меньше обещанного. Потому что он что-то там не то нарисовал. Я видел. Интересно. Иванушка-дурачок у него там... странный такой. С кубиком Рубика. И Баба-Яга... ну тоже странная. А Змей Горыныч вообще на лугу пасется, как корова. Одна голова даже мычит. И много там еще чего. А директор школы очень почему-то рассердился. Он вообще – этот директор – такой. Не-е-е... как бы это сказать... Нехороший. Меня, например, Христосиком обзывает. А сам липу спилил у школы. Сказал, чтоб спилили. А вторая сама уже давно засохла. Говорит, – свет загораживает детям в классы. Плохой он. А сухую не спилил. Вот Гарик тоже меня обзывает. Занудой, например. Так я ж на него не обижаюсь. А на директора обижаюсь. Ну вот, он рассердился, а Гарик только ухмыльнулся. Взял свою сумку драную с красками и уехал. Жаль. Он хороший, зря что снаружи всегда сердитым кажется. Он сказал, что завидует мне. Потому что я простой очень. И говорит, что в Библии написано: “Чем больше знаешь, тем ну его на фиг”. (Только я думаю, что там “на фиг” не может быть, потому что вроде как мат). И еще сказал, что раньше он ничего не знал, зато любил всех подряд. А теперь все знает, да толку никакого. Не уподобляйся, – сказал. Ну вот, он уехал, а я дальше думаю. Только вот все застопорилось у меня и перепуталось. Какая-то недопонятливость. Может это вообще нельзя понять? В смысле, невозможно. Но думать-то все равно надо. Хотя и получается, что открытие мое неправильное. И зря я вам все это написал. Ну да ладно, я еще буду думать и вам тогда напишу, что получилось. А сейчас мне нужно к Валентине сбегать, яблок отнести – заболела она. Да и крышу надо подлатать, а то Ленка мне скоро все мозги проест. Так что извините.